Душа - алтарь без божества?
НИКАКОГО ПРЕДРАССУДКА
Совсем недавно Пушкина принято было считать атеистом, да и сейчас в интернете можно найти имя поэта в списке выдающихся деятелей, не верящих в Бога (например, на сервисе stihi.ru). Доказательством атеизма считается в первую очередь знаменитое письмо, за которое Пушкин был отправлен из южной ссылки в Михайловское: он рассказывает о некоем англичанине, у которого «берет уроки чистого афеизма». При этом поэт называет этого англичанина «единственным умным афеем, которого встретил», — стало быть, в целом он был невысокого мнения об интеллектуальном уровне атеистов. «Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная», — пишет Пушкин о неверии в Творца и загробную жизнь. Но «правдоподобный» означает не «правильный», а «похожий на правду»; отрицание бессмертия души правдоподобно «к несчастью», то есть этой идеей легко плениться. Так при ближайшем рассмотрении утверждение атеизма превращается в его отрицание. Религиозные мотивы присутствуют в творчестве поэта с ранних лет, на что, в частности, указывал Семён Франк в статье «Религиозность Пушкина». Но и в эмигрантской публицистике, и в отечественных православных кругах 1990-х из поэта делали чуть не святого. Конечно, это не так: Пушкин был человеком с грехами и добродетелями, во многом — человеком своего времени (хотя в интеллектуальном смысле свое время намного опередил). Не будем забывать и о ранних кощунственных литературных опытах, но не будем и придавать им большого значения, поскольку и сам поэт относился к ним как к грехам молодости.
В статье «О народной драме и драме „Марфа Посадница“» Пушкин подчеркивает, что создатель исторической драмы не должен декларировать свои убеждения: «Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли. Свобода». В принципе, можно считать это творческим кредо поэта: в своих произведениях он избегал ярлыков, давая читателю возможность самому сделать выводы. Попытаемся на некоторых примерах понять, что Пушкин думал о человеке и о том, какое место в жизни человека занимает Бог.
ГУБИТЕЛЬНОЕ БЕЗВЕРИЕ
В лирике Пушкина выделяется тема греха и покаяния. В раннем отрывке «Вечерня отошла давно» (1821) некий грешник исповедуется монаху. В более поздних произведениях эта тема получает развитие: «Воспоминание безмолвно предо мной / Свой длинный развивает свиток: / И, с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю, / И горько жалуюсь, и горько слезы лью, / Но строк печальных не смываю» («Воспоминание», 1828), «Так отрок Библии, безумный расточитель, / До капли истощив раскаянья фиал, / Увидев наконец родимую обитель, / Главой поник и зарыдал» («Воспоминание в Царском Селе», 1829), четверостишие «Напрасно я бегу к сионским высотам» (1833). В стихотворении «Отцы пустынники и жены непорочны» идеалом молитвы предстает великопостная молитва преподобного Ефрема Сирина.
«Есть книга, коей кажется слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицей народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного, но книга сия называется Евангелием — и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром, или удрученные унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противиться её сладостному увлечению, и погружаемся духом в её божественное красноречие», — пишет Пушкин в одной из критических статей.
Отсутствие в человеке веры Александр Сергеевич считает губительным — в стихотворении «Два чувства дивно близки нам…» он пишет, как всем известно, о любви к «родному пепелищу» и «к отеческим гробам», заключая: «Животворящая святыня! / Земля была без них мертва, / Без них наш тесный мир — пустыня, / Душа — алтарь без божества».
Религиозность в дворянской среде в те времена была специфическая — мир Церкви существовал параллельно остальному жизненному укладу. Придя в храм, человек оставлял за порогом свою «европейскость», а по выходе «надевал» её на себя вновь. Такова, например, религиозность семьи Лариных в «Евгении Онегине» — без сомнения, это «этюд с натуры».
«Два раза в год они говели, / Любили круглые качели, / Подблюдны песни, хоровод; / В день Троицын, когда народ / Зевая слушает молебен, / Умильно на пучок зари / Они роняли слезки три; / Им квас как воздух был потребен…» Ларины говели два раза в год, хотя православных постов четыре. «Говели» Пушкин не зря рифмует с «качели», а молебен с квасом: соблюдение постов, посещение богослужений и вообще всё, что мы называем церковной жизнью, считалось в этой семье чем-то не слишком важным, орнаментальной стороной жизни. Нет ничего удивительного в том, что их дочь увлеклась романами, воображала себя их героиней и, влюбившись в первого встречного, стала воображать себе любовь, как в романах. И ничто — ни убийство Ленского, ни выход Татьяны замуж, ни прошедшее с тех пор время — не способно было поколебать представление Татьяны об Онегине как о любви всей её жизни.
Неприкаянность Онегина («без службы, без жены, без дел / Ничем заняться не умел»), абсолютизация любви у Татьяны — это, по сути, жизнь без Бога, хотя тот факт, что для героини вариант физической измены неприемлем, говорит в её пользу, что бы там ни высказывал по этому поводу Белинский (критик упрекал пушкинскую героиню за то, что она отвергла любовь Онегина: «Пока она в свете — его мнение всегда будет её идолом, и страх его суда всегда будет её добродетелью…»; «Но я другому отдана, — именно отдана, а не отдалась! Вечная верность — кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовию, в высшей степени безнравственны…»). Но следование нормам морали можно назвать религиозностью с большой натяжкой.
ОПЫТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДРАМЫ
Как бы это ни звучало странным среди поклонников концепции «Пушкина-атеиста», отношения человека с Богом — тема в его творчестве одна из центральных. Легче всего это рассмотреть на примере цикла, который принято называть «Маленькие трагедии». Цикл из четырех пьес, которые никогда вместе не были опубликованы при жизни Пушкина (три публиковались в разных изданиях и в разное время, а «Каменный гость» — только после смерти автора). Название«Маленькие трагедии», закрепившееся за ними, случайно и однократно вышло из-под пера поэта, сам же он, как явствует из черновиков, называл свой цикл иначе — «Драматические сцены», «Драматические очерки», «Драматические изучения», «Опыты драматических изучений».
Что «изучал» Пушкин? Можно с уверенностью сказать, что саму природу драмы — все четыре пьесы цикла отличаются сложной структурой (но это уже совсем другая тема). Изучал и представления о человеке, порожденные европейской цивилизацией. Центральный вопрос «драматических опытов» — о свободе личности. Интересно, что в пределах действия почти ни один из героев не стоит перед проблемой выбора — они уже совершили этот выбор до его начала. Барон много лет собирал сокровища, а Альбер — мечтал о смерти отца. Сальери давно думал об убийстве Моцарта, а Моцарта давно гнетут мрачные предчувствия. Дон Гуан, «импровизатор любовной песни», чужд рефлексии и действует всегда спонтанно; Дона Анна вроде бы делает выбор — остаться безутешной вдовой или поддаться настигнувшему её чувству, но исход «борьбы с собой» заранее предрешен. В ситуацию подлинного выбора поставлен только Вальсингам — главный герой «Пира во время чумы». Остановимся на этом подробнее.
Известно, что замысел цикла пьес зрел у поэта давно, но только когда он прочитал пьесу английского драматурга Вильсона «Чумной город», замысел полностью сложился. Пушкин перевел одну из сцен этой драмы, слегка сместив акценты и сделав её самостоятельным произведением. Открытый финал «Пира во время чумы» — это финал не только данной пьесы, но и всего цикла.
О своеобразном параллелизме каждой из пьес, о перетекающих из пьесы в пьесу темах и мотивах написано очень много. Но если внутри пьесы эти параллели ведут к раскрытию сюжета, то параллели между пьесами носят иной характер. «Осьмнадцать лет» Лауре — столько же лет Сальери носит с собой яд; предсмертный стон Барона: «Ключи, ключи мои» перекликается с финальным стоном Дон Гуана: «О Дона Анна!»; реплика Барона о повороте ключа в замке: «Приятно / И страшно вместе» — отсылает к реплике Сальери: «Эти слезы / Впервые лью: и больно, и приятно». Таким образом, вполне серьезные в ткани каждой пьесы реплики героев в другой пьесе иронически снижаются. Смысл этого — не просто умозрительная игра, пусть и увлекательная, но развенчание индивидуализма, того, что называется «самостью». Собственно, та же мысль свободно прочитывается в действии каждой пьесы в отдельности: «сила дерзания» приводит каждогоиз героев к нравственному (да и событийному) тупику.
Во многих исследованиях приходится читать, что Вальсингам выходит из спора со Священником победителем, но это далеко не так — Вальсингам как раз признает правоту Священника: «Слышу голос твой, / Меня зовущий, — признаю усилья / Меня спасти». Кстати, отметим, что две строки подряд начинаются со слова «меня»: хотя Священник поначалу обращается ко всем участникам пира, Вальсингам отъединяет себя от прочих пирующих, считает появление Священника именно своей личной проблемой, только себя — настоящим, сознательным грешником. Вальсингам не опровергает позицию Священника, лишь просит оставить его в покое.
В гимне Вальсингама (целиком сочиненном Пушкиным — в пьесе Вильсона герой поет совершенно другую песню) высшей ценностью, наивысшим счастьем объявлен «край бездны», «всё, что гибелью грозит». Гибель, внезапная смерть для многих неверующих предстает наиболее желательным вариантом исхода («ничего не успел понять»). Человек верующий, наоборот, страшится смерти без покаяния. Таким образом, в гимне чуме утверждается безбожие. Но необходимо учесть, что Вальсингам не всегда был таким, его толкнули к безбожию реальные события — бессмысленная, как ему кажется, смерть родных и близких. Желание забыть о своем горе приводит Вальсингама в компанию легкомысленных молодых людей и женщин сомнительного поведения; в этой компании его никто не понимает, и ему не нужно, чтобы понимали. Поэтому для Вальсингама так нежелателен приход Священника — человека, способного заглянуть ему в душу. Священник просто понимает, что поведение Председателя — не кощунство, а попытка убежать от страдания, и оставляет Вальсингама в ситуации выбора. Заметим, что ему предстоит выбрать не свою судьбу — какая может быть «судьба» в чумном городе! — а лишь способ отношения к происходящему. Но это, с христианской точки зрения, и есть подлинный выбор, который остается человеку при любых обстоятельствах.
Дементий Шмаринов. Иллюстрация к «Капитанской дочке». 1936 год
ПРОТИВ ЦАРЯ И БОГА
Проблематика «Капитанской дочки» — темы верности и измены, «воли» и нравственности, а еще смирения: Марья Ивановна не хочет выходить замуж за Гринёва без благословения его родителей, Гринёв смиренно принимает неправедное обвинение в измене и готов понести наказание за преступление, которого не совершал.
Один из значительных, но недостаточно проясненных в исследованиях эпизодов — когда Пугачёв рассказывает Гринёву «калмыцкую сказку». «Сказка» сочинена самим автором, народной сказки с таким сюжетом не существует, и по характеру это скорее притча. Важен и сам сюжет, и то, какой придается ему смысл. В интерпретации Пугачёва орел — это он сам, готовый на всё, только бы пожить своей волей — «напиться живой крови». На самом деле смысл сказки направлен против жизненной философии Пугачёва. Орел позавидовал ворону, который дольше живет, и захотел стать таким, как он, но не смог. Пугачёв тоже примеряет на себя чужую роль — роль царя, и она ему не подходит, как не подходит орлу жизнь ворона. Слова же Гринёва «Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину» придают сказке-притче иное, нравственное измерение, напоминая Пугачёву, что тот преступник. «Пугачёв посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления» — собственно, и ответить Пугачёву нечего, поскольку в глубине души он с этим согласен.
В советском литературоведении всячески подчеркивалось, что Пугачёв в ткани повествования — настоящий царь: он проявляет милость к Гринёву, разрешает ему забрать невесту и отпускает. Тем не менее, милость Пугачёва оборачивается для Гринёва обвинением в измене и заключением, и только вмешательство императрицы, то есть подлинная милость, разрешает ситуацию. В «Истории Пугачевского бунта» Пушкин приводит свидетельство, что стены в избе, которую Пугачёв сделал своим штабом, были затянуты парчой, но в «Капитанской дочке», что немаловажно, стены избы украшает золотая бумага — намек на призрачность, эфемерность «царской власти» Пугачёва. Он пошел против Бога и царя — и власть его кратковременна и случайна.
ИТОГО
Семён Франк в уже упомянутой статье подчеркивал, что для Пушкина само поэтическое служение приобретало религиозный смысл. «Веленью Божию, о муза, будь послушна», — пишет Пушкин в стихотворении, которое принято считать своеобразным завещанием. Можно найти еще множество примеров, помимо приведенных, показывающих, что при всей нелюбви к ярлыкам и определениям поэт в своем творчестве следует традиционным нормам христианской нравственности и показывает губительность безбожия для человека.
